Зачем нужна философия? | Colta.ru
Зачем нужна философия? | Colta.ru25 апреля 2014Colta SpecialsЛикбез
114790
Похороны куклыКраткий курс: свободная музыкаКак реформировать здравоохранение в России?Краткий курс: фри-джазВиктор Шендерович. Короткая похвала иронииКак написать «Тетрис»Как работают поисковые системыАнатолий Найман: жизнь без рецептаЧто такое постсоветский человек?Что такое культура?Нужен ли госзаказ в кино?С чего начинается музей?
COLTA.RU продолжает рубрику «Ликбез», в которой эксперты делятся с нами своими взглядами на основополагающие понятия и явления науки, культуры и истории.
Философия, по существу, не имеет своего предмета и говорит об общих закономерностях.
Хотя я не являюсь философом в классическом смысле слова, я думаю, что философия необходима, потому что она позволяет подвергнуть рефлексии то, что делаю я, то, что делают люди конкретных дисциплин. Всегда нужна некая сверхобщая платформа, которая бы позволила взглянуть со стороны на основания нашей деятельности.
Я начинал как семиотик, ездил в Тарту. После появления работ Лотмана и его единомышленников казалось, что семиотика — это дисциплина, трансформирующая наше представление о мире. Мы были уверены, что вокруг сплошные знаковые системы, к которым можно свести всю культуру. Когда у нас разворачивалась семиотическая эпопея, во Франции развивался свой структурализм — он отчасти был нам близок, но только отчасти. И у нас, и во Франции семиотика восходила к Соссюру, к структурной лингвистике. Это видно в ранних работах, например, Мишеля Фуко или Лакана, который был тесно связан с Якобсоном, останавливавшимся у него во время своих наездов в Париж.
После Лотмана российская линия семиотики иссякла без больших последствий, хотя наработанное в 1960—1970-е все еще изучают в наших вузах. Французская линия, трансформировавшись, оказала огромное влияние на мир. Я думаю, причина в том, что французский структурализм был тесно связан с философией, что позволило ему переосмыслить основания и меняться со временем. Российская семиотика оказалась на редкость ригидной. Важно, например, что в нашумевшей книге «О грамматологии» Деррида подверг «деконструкции» лингвистику Соссюра и его понимание знака. Это позволило двигаться дальше, развиваться. Невозможно идти вперед без постоянной проблематизации аксиоматики науки. В России был запрет на философию. Ты приезжал в Тарту и обнаруживал, что о философии нельзя говорить, потому что философия у всех ассоциировалась с марксизмом-ленинизмом, а это была чистая идеология. Не существовало места для философии там, где делалась наука, где шел поиск «объективного» знания.
Философия — это грандиозная и всегда шаткая попытка взглянуть на основания так, как человеку это не свойственно.
Российские ученые говорили: знак, знак, знак, но никто не проблематизировал понятие «знак», просто брали у Соссюра, что есть означаемое и означающее и что есть две стороны. А почему две стороны — никто даже не спрашивал. Достаточно было того, что так писал Соссюр. Был еще Пирс, который выдвинул свое представление о знаке, но мало кто Пирса читал, потому что он был философ-прагматик и находился вдали от интересов филологов. Пирс говорил о том, что знак должен иметь три стороны, а не две, что недостаточно иметь означающее и означаемое. Он называл третью сторону интерпретантой и утверждал, что без этой загадочной «метки» нельзя понять, знак перед нами или нет, а если знак, то какого вида. Модальность чтения этих знаков определяется интерпретантой. Ничего этого в России не знали.
Мы должны все время сомневаться в догматике собственных дисциплин. Изнутри такой дисциплины, как семиотика, это невозможно сделать. Точно так же для того, чтобы понять основания математики, мы должны «выйти из математики», потому что математика оперирует определенными аксиомами и не в состоянии подвергнуть их рефлексии. Для меня философия — это возможность выйти в область рефлексии.
Я считаю, что вообще российская традиция отмечена нехваткой рефлексии. Наших студентов, например, к ней не готовят. Им читают курсы типа «XVIII век», «XIX век» или «Введение в психологию». Мы хорошо знаем систему вузовских дисциплин, не подразумевающих необходимости в проблематизации. Речь почти исключительно идет о передаче позитивного знания, как если бы оно обладало абсолютной ценностью. Но знание это лишь по видимости абсолютно. У нас и философия преподавалась как догматика, как набор догматических представлений, по существу антифилософский.
Важно не кто и что говорил, а важна сама стратегия проблематизации. Ее страшно не хватает гуманитарному знанию, которое тем менее надежно, чем меньше себя осмысливает.
Философия всегда претендует на универсальность, и в этом заключается ее сила и слабость одновременно.
Философия, конечно, издавна предпринимала попытки стать позитивной наукой. В этом смысле интересны отношения психологии и философии. Психология — это прикладная наука, которая пытается изучить, как мы этот мир конструируем. Она расщепляет наше отношение к миру на разные модусы и старается эмпирически их описать: восприятие, память, эмоции, мышление и т.д. В философии всегда есть соблазн психологизации, например, тогда, когда речь идет о субъективности.
Некоторые считают, что философия — это прежде всего онтология, описание того, что «есть». Когда-то такое описание мыслилось независимо от субъекта. Такая онтология характерна для эпох, когда доминирует религия, потому что структуры мира в религиозном универсуме независимы от субъекта и связаны исключительно с Богом, создавшим некие иерархии, порядки, и в этих иерархиях заключены определенные формы бытия, которые тоже часто бывают иерархическими.
Но позже, в эпоху Ренессанса, уже выясняется, что весь мир конструируется субъектом, что мир зависит от его активности. Онтология сближается с феноменологией. Однако когда мы говорим, что мир конструируется субъектом, мы невольно вползаем в психологию, потому что именно психология как будто позволяет нам разобраться в тех формах, которые мир принимает в субъективном восприятии. Любопытно, однако, что уже Кант резко отделяет философию от психологии и утверждает, что философия имеет дело не с эмпирическим, но с трансцендентальным субъектом. Это положение становится позже центральным для феноменологии и множества философий современности. А это значит, что философия изучает формы нашего сознания, данные нам до опыта и определяющие то, каким будет опыт, исследуемый психологией. У Канта, например, пространство и время — не психологические категории, а именно такие трансцендентальные формы опыта. Психология изучает, как человек оперирует пространством и временем, но не может объяснить нам, почему человек не может мыслить вне этих первичных интуиций.
© Юлия Рыженко / Colta.ru
Основатель феноменологии Эдмунд Гуссерль считал, что именно описание такого рода фундаментальных, трансцендентальных структур и превращает философию в по-настоящему точную науку. Потому что именно философии оказываются доступными универсальные, то есть «объективные», структуры нашего бытия. Я, однако, остерегусь называть философию наукой. Феноменология Гуссерля не обладает строгостью математики, но она не обладает и эмпирической экспериментальной базой таких наук, как физика. Гуссерль придумал способ добраться до универсальных трансцендентальных структур феноменального мира. Он называл его трансцендентальной редукцией. Но возможность применения этого метода вызывает сомнения у многих философов.
Но поскольку мы, напротив, пребываем в мире, поскольку наши размышления имеют место во временном потоке, который они пытаются уловить (в который они, как говорит Гуссерль,
Если человек скептичен, если он не поддается гипнозу авторитетов и систем, будь то Кант или Хайдеггер, он способен использовать философию очень продуктивно.
Философия всегда претендует на универсальность, и в этом заключается ее сила и слабость одновременно. Ханна Арендт видела в претензиях философии на всеобщность истоки свойственного ей авторитаризма (она писала об этом применительно к своему учителю и любовнику Хайдеггеру). Когда-то известный биолог Якоб фон Икскюль ввел понятие Umwelt. Umwelt — это окружающий мир, и каждое животное, говорил он, имеет свой Umwelt. Пчела видит только цветы, то есть определенные геометрические формы, которые она идентифицирует как важные для нее. А, например, облака для нее не важны, и она их не видит. Позже Хайдеггер говорил, что мир животного гораздо беднее мира человека, так как мы в состоянии вместить в наш мир гораздо больше элементов, не имеющих прагматической для нас значимости.
Конфигурация Umwelt’а меняется в зависимости от состояния организма. Икскюль писал о том, что сытая акула не видит мелкой рыбешки, потому что она не входит в ее мир, она ей не нужна. А голодная акула видит мелкую рыбешку, потому что меняется ее мир. Мы исходим из того, что каждый биологический вид имеет свою феноменологизацию мира. Мы видим цвета, которые не видят другие животные, но, например, обезьяны видят красный цвет, потому что в джунглях они должны видеть плоды, являющиеся для них пищей, и поэтому красный цвет становится для них важным.
Но если мир являет себя в разных конфигурациях, то следует понимать, что его онтология — это не что иное, как «региональная онтология», что миров может быть много и что способы их описания тоже могут меняться. Вот почему я не очень верю в универсальность философских методов и образов мира. Мне кажется, что разумный и критический эклектизм вполне приемлем для философии, если, конечно, он не ведет к хаосу и дурному неразличению категорий и понятий.
В любом случае философия (и в этом еще один ее парадокс) — это форма универсальной рефлексии, которая должна понимать свою соотнесенность с региональными онтологиями.
Ницше, например, не учился философии. Говорят, что он даже не прочел толком Канта.
При всем при том я считаю, что философия абсолютно немыслима без эмпирических наук. В начале XX века Эйнштейн заставил переосмыслить понятия времени и пространства, эти кантовские apriori. Но еще до этого неэвклидовы геометрии Римана и Лобачевского поставили вопрос о том, в каких конфигурациях пространства мы мыслим — эвклидовых или нет. А если эвклидовых, то почему? Физика, математика сдвигают философские представления и заставляют по-новому мыслить трансцендентальное. То же относится и к биологии, которая многое меняет в наших основополагающих представлениях о мире. В свое время лингвистика дала сильный импульс для философии. Одним словом, науки необходимы философии. Я не люблю русских религиозных философов, они по большей мере мыслят исходя из спекуляций о Боге, о котором никто ничего не знает.
Мне кажется, это большой недостаток определенного стиля философствования…
Для меня лично очень важная область — биология, помогающая понять общие трансцендентальные основания нашего мира. Мы все, в конце концов, — биологические существа. Кант построил свою эстетику из биологии. Гегель считал, что философия — это то, что интегрирует научные знания. Он пытался сконструировать энциклопедию философских наук, то есть создать единое представление о взаимодействии и взаимосвязи разных наук. Я склоняюсь к тому, что конструирование единого подвластного философии поля — всегда ошибка. Даже если представить себе мир как смысловой континуум, мы должны вносить в него разломы, «катастрофы». Иначе мы не сможем его понять. Смыслы возникают на границах, водоразделах, расщелинах. Жорж Батай говорил о гетерологии, то есть приостановке, разрушении континуума. Я считаю, что, даже если мир континуален, нам не следует отказываться от идеи региональных онтологий, то есть радикально различных зон смысла.
Глубокое различие научных дисциплин с такой точки зрения может быть продуктивным. Философия, как мне кажется, — это построение всеобщего в рамках гетерологии. Как видим, опять нечто невообразимое.
© Юлия Рыженко / Colta.ru
Очень существенно для философии и искусство. Мы знаем, что одной из важных областей философии со времен Баумгартена и Канта является эстетика. Сегодня «эстетика» кажется устаревшей. Хотя совсем недавно вновь появились попытки ее возродить. Эстетика и искусство важны потому, что в мире есть вещи, которые непостижимы через рациональные понятия и категории. В таком случае часто говорится об интуиции, или, как издавна принято в российском философском лексиконе, — созерцании. Философия заворожена интуицией, так как в ней реализуется наиболее непосредственный контакт с реальностью. Интуиция позволяет нам без каких бы то ни было концептуальных механизмов схватывать «тотальности». Собственно, область эстетики и искусства — это чувственные элементы, организованные в формы, то есть в некие тотальности.
Целый ряд философов отдавал предпочтение в постижении мира поэтам или художникам. Например, Хайдеггер, который молился на Гельдерлина. Искусство нужно философии потому, что оно противостоит неизменному ее стремлению сводить мир к концептуальным схемам. Эти попытки, многократно раскритикованные и связывающие философию с точными и естественными науками, всегда приводили философию к кризису. Мощные концептуальные аппараты очень редко соответствуют устройству мира. Мир сопротивляется концептуальным схемам. Гуссерль писал об адекватности миру «смутных понятий», которые он называл морфологическими, то есть связанными с формой. Понятие «собака» — смутное и основывается на неопределенном представлении о форме. От морфологических понятий до искусства — один шаг.
Самая большая угроза философии — догматизация. То, что в ХХ веке называется метафизикой. Метафизика возникает тогда, когда философия придает собственным понятиям статус некой абсолютной реальности. Метафизическое сознание — классическая болезнь философии.
Двадцатый век прошел в философии под знаком борьбы с метафизикой, которую никак не удается побороть. Одним из таких борцов был Ницше, другим — Хайдеггер. И о каждом таком борце в конце концов говорилось, что ему не удалось преодолеть метафизику и что сам он — метафизик. Возможно, метафизическое сознание неискоренимо. Оно всегда порождает соблазн приложить некую философскую систему или некие понятия к реальности. Результат подгонки реальности к схеме всегда плачевен. Философ, увы, легко принимает схемы за реальность.
Чтобы заявить, что убивать плохо, не надо быть философом. Другое дело понять, почему убивать плохо.
Одна из самых расхожих и серьезных ошибок — это понимание философии как системы догматических представлений, а не как способа подвергнуть догматику рефлексии. Мне кажется, настоящего философа от плохого отличает скептицизм. Если человек скептичен, если он не поддается гипнозу авторитетов и систем, будь то Кант или Хайдеггер, он способен использовать философию очень продуктивно.
Если же человек берет готовую модель: «Кант писал…», «Гегель говорил…» — ничего путного из этого не выйдет. Защита своей позиции ссылками на авторитет — абсолютно антифилософская позиция. Это мы проходили с марксизмом-ленинизмом. Философия чрезвычайно полезна как способ проблематизации и чрезвычайно опасна как возможность догматизации. И эти две возможности присущи ее природе.
Кстати, я не до конца уверен, что философия — это область специфического профессионализма, хотя в ней есть много технических аспектов, и без знания истории философии вряд ли можно сказать что-то новое. Ницше, например, не учился философии. Говорят, что он даже не прочел толком Канта, что не помешало ему стать крупным мыслителем. Есть люди, которые находятся на грани между философией и литературой, как, например, Жорж Батай или Морис Бланшо, литературный критик, прозаик, оказавший сильное влияние на таких философов, как Левинас или Фуко. При всей необходимости технических знаний и знания истории философии принципиально важной является способность свободно мыслить.
И все же… Я часто работал со студентами, склонными к широковещательным декларациям о мире на пространстве нескольких страниц. Я всегда пытался объяснить им, насколько опасны глобальные спекуляции, основанные на малом знании и всегда ведущие к тривиальностям. С точки зрения философии, тривиальные вещи всегда неинтересны. Чтобы заявить, что убивать плохо, не надо быть философом. Другое дело понять, почему убивать плохо.
Философ Пятигорский без устали повторял одно и то же: «Надо думать, думать, думать». Когда я слышал и читал это бесконечное «надо думать», я невольно раздражался: «О чем, почему надо думать?» Неужели просто сидеть, подперев голову рукой, и думать непонятно о чем? Это мне казалось нелепостью Пятигорского, его недодуманностью. Однако в тех случаях, когда приходится думать, можно думать по-разному. Для этого не обязательно быть философом. Можно думать философски, а можно художественно, как угодно. Но тогда, когда мы касаемся оснований и хотим выйти за пределы тривиальности, нет лучшего подспорья, чем философия.
Как иначе порвать с принятой аксиоматикой, как подвергнуть ее рефлексии? Как понять, чем мы являемся в нашем Umwelt’е и за его пределами?
Записала Юлия Рыженко
Понравился материал? Помоги сайту!
Тест
Все смешалось в доме Облонских
Тест к 145-летию с начала работы над «Анной Карениной». Сможете вспомнить парадоксы и нестыковки великого романа Толстого?
новости
11 марта 2022
14:52COLTA.RU заблокирована в России
3 марта 2022
17:48«Дождь» временно прекращает вещание
17:18Союз журналистов Карелии пожаловался на Роскомнадзор в Генпрокуратуру
16:32Сергей Абашин вышел из Ассоциации этнологов и антропологов России
15:36Генпрокуратура назвала экстремизмом участие в антивоенных митингах
Все новости
Новое в разделе «Colta Specials»Самое читаемое
От редакции COLTA
116568
Культура во время «военных операций»
106891
Полифонические свидетели конца и начала.
Эссе Ганны Комар
58971
Отделения
10910
Приход отца Александра Меня и позднесоветская интеллигенция
24355
Письмо папе
8713
Оливия Плендер. «История Королевства зверей»
13960
Что можно увидеть на выставке «Теле-трамплин»?
11046
Как эпоха застоя стала «золотым веком» детского телевидения в СССР
8198
Как Чебурашка за море ходил, или Кое-что о шведской детской культуре 70-х
16580
Лермонтов.
Урановый след
13358
Теле-трамплин: от детского телевидения к современному искусству и литературе
8127
Сегодня на сайте
Вокруг горизонтали«Как сохранять сложность связей и поддерживать друг друга, когда вы не можете друг друга обнять?»
Горизонтальные сообщества в военное время — между разрывами, изоляцией, потерей почвы и обретением почвы. Разговор двух представительниц культурных инициатив — покинувшей Россию Елены Ищенко и оставшейся в России активистки, которая говорит на условиях анонимности
4 ноября 20225664
Вокруг горизонталиКак заработать самоорганизованным сообществам
Путеводитель по старым (и работающим) и по совершенно новым возможностям
25 октября 20225471
Вокруг горизонтали«Сообщество — это суперсила»
Как новые эмигранты объединяются, чтобы помочь себе и другим
29 сентября 20225524
Вокруг горизонталиЧуть ниже радаров
Введение в самоорганизацию.
Полина Патимова говорит с социологом Эллой Панеях об истории идеи, о сложных отношениях горизонтали с вертикалью и о том, как самоорганизация работала в России — до войны
15 сентября 20225945
Colta SpecialsОт редакции COLTA
Обращение к читателям
5 марта 2022116568
Colta SpecialsКультура во время «военных операций»
Нужны ли сейчас стихи, выставки и концерты? Блиц-опрос COLTA.RU
3 марта 2022106891
ОбществоПочему вина обездвиживает, и что должно прийти ей на смену?
Философ Мария Бикбулатова о том, что делать с чувствами, охватившими многих на фоне военных событий, — и как перейти от эмоций к рациональному действию
1 марта 202288223
ОбществоРодина как утрата
Глеб Напреенко о том, на какой внутренней территории он может обнаружить себя в эти дни — по отношению к чувству Родины
1 марта 202263666
ЛитератураOften you write das Leid but read das Lied
Англо-немецкий и русско-украинский поэтический диалог Евгения Осташевского и Евгении Белорусец
1 марта 202264359
ОбществоПисьмо из России
Надя Плунгян пишет из России в Россию
1 марта 202275252
Colta SpecialsПолифонические свидетели конца и начала.
Эссе Ганны Комар В эти дни Кольта продолжает проект, посвященный будущему Беларуси
1 марта 202258971
ТеатрСлучайность и неотвратимость
Зара Абдуллаева о «Русской смерти» Дмитрия Волкострелова в ЦИМе
22 февраля 202248411
Зачем нам философия и что с ней делать?
Текст написан в 1999–2000 гг., опубликован первоначально в персональном блоге Владимира Мацкевича в «Живом Журнале» 28 апреля 2008 года. Вошел в книгу “Не думайте о рыжем и слепом утконосе” (сборник статей В.В.Мацкевича, опубликован в 2011 г.)
Между жизнью и смертью
Если уж врачи спорят у некоторого тела о том, что пациент скорее жив, чем мертв, или наоборот, скорее мертв, чем жив, значит, тело все еще пациент, а не труп.
А раз пациент, значит, надежда еще есть. Однако как мало похоже на жизнь то, что происходит в ином теле! По крайней мере, на то, что мы привыкли считать жизнью. Жизнь и смерть – вещи абсолютно противоположные и несовместимые. Однако между ними есть переходные состояния. Для разной жизни эти состояния называются по-разному. Клиническая смерть – еще не смерть, но уже и не жизнь, хотя возврат к жизни возможен. Еще такие состояния называют комой. Шок может быть похож на смерть. Лягушка некоторое время может жить с отрезанной головой. Даже хвост, оторванный у ящерицы, некоторое время подает признаки жизни, шевелится. Смерть – это небытие, небытие – это ничто. Зачем рассуждать ни о чем? Может, и незачем. Но для того чтобы жить, нужно помнить о смерти. Мы живем и помним о смерти, если не мы непосредственно – то наше бессознательное и инстинкты помнят. Инстинкт самосохранения работает и позволяет нам избегать смертельной опасности. Если эта память исчезает, смерть не заставит себя долго ждать.
Поговорим же о жизни и смерти.
Я живу в Минске, посещаю другие города и деревни Беларуси, встречаюсь с людьми, сталкиваюсь с разными организациями. Все чаще после таких встреч и столкновений сам собой встает вопрос о жизни и смерти. Я встречаю людей в шоковом состоянии. Шок – явление кратковременное. Шок проходит, но после этого нельзя сказать, что люди возвращаются к жизни. Они переходят в другое состояние, тоже промежуточное между жизнью и смертью, например в каталепсию или в летаргический сон. Какие-то признаки жизни сохраняются, но не все. Еще хуже обстоят дела с организациями и социальными институтами. Кто может с уверенностью сказать, что беларусское кино живо? А театр, а литература? Да, некоторые признаки жизни там сохраняются, так же, как в летаргическом сне или в анабиозе, есть дыхание, но очень слабое, и нет движения и реакции на окружающие явления. От общественной жизни и политики вообще несет мертвечиной. Экономика скорее мертва, чем жива. А некоторые отрасли, например сельское хозяйство, пребывают в состоянии распада и гниения.
Вымирают деревни. А еще армия, школа, авиация, культура… Жив ли аэродром, на который уже много лет не приземлялся ни один самолет? Жив ли колхоз, у которого много лет не хватает выручки за урожай на закупку семян и топлива?
Клевета! – скажут мне на этот пассаж очень многие. Кто может констатировать смерть тех организаций, о которых идет речь? А действительно, кто? Смерть организма констатирует врач. Смерть предприятия может констатировать аудитор. Вот, например, банкротство. Предприятие существует, чтобы приносить прибыль. А если оно живет на дотациях и не способно окупить собственные затраты, его можно считать мертвым. Но ведь на предприятии остается техника и люди, стены и станки. Они ведь подают признаки жизни? Конечно. Но все это – люди, станки и стены – может быть передано в управление другому предприятию, юридическому лицу. Это другое лицо может управлять ими так, что они снова начнут приносить прибыль. Но это и есть предприятие – юридическое лицо, которое может обеспечить прибыль.
Первое предприятие – банкрот, второе предприятие – живо и жизнеспособно. А кто может констатировать смерть кино, театра, школы и других институтов? И тем более страны и нации? «Жыве Беларусь!» Это что? Лозунг и призыв или констатация жизни?
Если почитать беларусские газеты, поговорить с экспертами и специалистами, то возникает ощущение присутствия на дурацком консилиуме, где одни говорят, что Беларусь скорее жива, чем мертва, другие – что скорее мертва, чем жива. Официальные лица говорят одно, а неофициальные – другое. Говорить про Беларусь как таковую сегодня немодно. Больше говорят об отдельных явлениях и сторонах жизни Беларуси. Говорят, например, об экономике страны. Одни утверждают, что имеет место экономический подъем и приводят аргументы и факты, т.е. цифры. Другие говорят о коллапсе экономики и приводят свои аргументы и цифры. Между этими двумя утверждениями располагается множество других, менее радикальных рассуждений о застое, экономическом спаде, отдельных трудностях. А в чем же истина? Жива ли беларусская экономика или мертва?
Или говорят еще о демократии.
Одни говорят, что она есть, другие – что ее нет. Можно довести эти рассуждения до конкретных политических институтов. Есть ли в Беларуси законодательная власть? Одни говорят – есть, и называют конкретный институт. Но тут уже мнения расходятся: кто-то называет Верховный Совет в этом качестве, а кто-то двухпалатное Национальное Собрание. Другие говорят, что законодательной власти в стране нет, поскольку Верховный Совет умер, а обе палаты Национального Собрания мертворожденные. То же самое, если речь заходит о свободных и независимых СМИ, о политических партиях и оппозиции, о гражданском обществе. Так кто же прав? Где тот врач, диагнозу которого можно верить?
Множество экспертов и аналитиков высказали свое мнение о состоянии здоровья нашей страны по самым разным аспектам этого состояния. Любая жизнь многообразна и многофункциональна. У организма могут отказать отдельные органы, а жизнь продолжается. Можно жить без ног и рук, без почки и селезенки. Можно жить с искусственным сердцем и легкими.
Говорят, что смерть необратима, когда отказал мозг. Может быть. А если речь идет о стране и нации? Врачи какой специальности должны судить о ее жизни и смерти?
Большинство экспертов и аналитиков говорят об экономике и политике. Скучно читать то, что они пишут, разговаривать с ними вообще трудно. Про это уже все сказано много раз. Уже несколько лет от экономистов и политологов не звучит не одной новой мысли. Из всех экономических и политологических рассуждений я могу сделать только один вывод – Беларусь еще не мертва, но и жизнью это назвать нельзя. Что это? Анабиоз, каталепсия, летаргический сон или клиническая смерть? Может быть, точное определение состояния кому-то важно, но мне это представляется малоинтересным. Важнее другое. Может ли Беларусь вернуться к жизни и как этого добиться? Мне кажется, что ни экономисты, ни политологи ничего про это сказать не могут. А кто может? Есть еще социологи. Социологи меньше рассуждают о банальностях, чем экономисты и политологи. Они проводят опросы и описывают, что из них следует.
Если провести аналогию с медициной, то социологи измеряют пульс общественной жизни. Пульс прощупывается, но еле-еле. Уже много лет основные показатели общественного мнения практически не меняются. Социологи не говорят о смерти – скорее об апатии пациента, о потере интереса к жизни. Ни социологи, ни экономисты, ни политологи не могут предложить варианта лечения страны.
Клевета! – снова могут мне сказать. Есть множество предложений по выходу из кризиса, экономические программы и политические решения. Есть. Не стану спорить. Но все эти предложения и программы сводятся не к лечению, а к рассуждениям типа: вот если бы было так, то можно было бы сделать эдак. Это не лечение. Нормальные экономисты знают, как поднять сельское хозяйство, увеличить экспорт, привлечь инвестиции. Но они знают и другое: что при нынешнем политическом режиме это невозможно. Политологи знают, как должно быть устроено государство, но не знают, как сменить то устройство, которое есть, на то, которое должно быть. Социологи знают, что при современном состоянии общественного мнения все недовольны, но никто ничего не будет делать, чтобы изменить положение.
Если страна и нация в апатии или в летаргическом сне, то это относится и к экономистам, и к политологам этой страны. Наши эксперты и аналитики работают как сонные мухи осенью, перед смертью или зимней спячкой, – в анабиозе.
Если снова обратиться к медицинским аналогиям, то вспомним: что делают люди, когда медицина им не может помочь? Они обращаются к знахарям, шаманам, экстрасенсам. Эти почти всегда имеют решения. В беларусской экономике и политике много шаманства и экстрасенсорных заклинаний. Заклинание российского рубля, который должен спасти нашу экономику, – чистое шаманство. Сеансы телевизионного гипноза с главным шаманом или его подмастерьем Зимовско-кашперовским[1]. Массовый гипноз на всенародных референдумах и на альтернативных президентских выборах. Иногда некоторым пациентам помогают сеансы белой магии или шаманские заклинания. Медицина даже имеет этому объяснение. Успехи знахарей и экстрасенсов объясняются волей к жизни у пациента. Некоторые шаманы и экстрасенсы, если они не сумасшедшие и не шарлатаны, именно этим и пользуются.
Они вызывают у пациента волю к жизни. Но чаще это делают не они, а просто люди из числа близких больного. Именно те, кто любит больного или кого любит больной, могут стимулировать волю к жизни. Но для этого у них у самих должна быть эта воля к жизни. Если все близкие больного смирились с его болезнью и приняли неизбежность смерти, больному уже ничего не поможет. Все экстрасенсы от экономики и шаманы от политологии, к которым обращается больная Беларусь, – шарлатаны. К кому же ей обращаться? Есть ли такие специалисты, которые могли бы разобраться в современном положении дел, поставить диагноз и предложить путь лечения? Есть ли такая область знания, к которой нужно обращаться в таких запущенных случаях? Я думаю, есть. Это философия.
Да. Это не экономика, не политология, не социология и не психология. Все эти специалисты уже давали свои объяснения на страницах «Белорусской деловой газеты» (БДГ) и других газет. Можно перечислить имена авторов, но постоянные читатели их знают. Среди них есть нормальные специалисты, есть дилетанты, есть откровенные шарлатаны и шаманы.
А вот философов практически не было. То есть бывают статьи, подписанные философами по профессиональной принадлежности, но это чаще всего публицистика или просто журналистика. Философов не любят в журналистике, философию считают заумью. Эта неприязнь к философии проявляется во всех сферах общества. Мне с этим приходится сталкиваться постоянно.
В 1994–1997 годах я не мог пожаловаться на недостаток публикаций и выступлений по телевидению. Но если я хотел опубликовать то, что думаю и как думаю, то всегда встречал возражение – это не для газеты, это не поймут, это для очень узкого круга. То, что печатали, всегда было подписано моим именем с прибавлением профессиональной принадлежности. Кем только я не был: политологом, социологом, психологом, культурологом, даже экономистом однажды. Но редакторы всегда отказывались ставить рядом с моим именем слово методолог. А методология, точнее СМД-методология[2], – это направление философии, которым я занимаюсь. Только недавно появилась подпись «философ, политолог», да и то в специфическом журнале ARCHE[3].
Между тем я никогда не писал статей по политологии, культурологии, психологии и тем более экономике. Речь, конечно, идет о газетных и журнальных статьях, о выступлениях по телевидению и радио, то есть о популярной публицистике в области научных предметов. Вся моя публицистика исключительно философская, даже тогда, когда я делал популярно-ликбезовскую экономическую передачу на БТ[4]. Чем отличается экономическая или политологическая статья от философской, особенно если в них обсуждаются одни и те же вопросы? Отличие состоит в том, что философская статья затрагивает вопросы метода, содержит критику, а не дает ответов и рецептов. Если собрать мои статьи по политическим или экономическим вопросам, то их общее название могло бы звучать так: «К критике беларусской политологии», или «К критике беларусской политэкономии», и т.д. Это всегда раздражало моих оппонентов, меня ругали за «критиканство». Но это не критиканство, это критика. Попробую разъяснить, в чем разница.
Если философ берется за анализ некоторого предмета, то его в первую очередь интересует, как об этом предмете можно мыслить.
Анализ и разбор мышления о предмете и есть критика. Я знаю о беларусской экономике, политике и других областях меньше, чем соответствующие специалисты. Я слушаю специалистов и обращаю внимание не столько на то, что они утверждают, сколько на то, как они пришли к своим утверждениям. Я разбираюсь с тем, как мыслят экономисты, политики, политологи и прочие. Тот, кто мыслит правильно, – приходит к правильным выводам и умозаключениям; тот же, кто делает утверждения, выводы и умозаключения, не обращая внимания на то, как он это делает, – скорее всего, ошибается или только случайно оказывается прав.
Чтобы вывести страну из каталепсии и летаргического сна, из того, что чаще называют невыразительным словом «кризис», нужны усилия самых разных специалистов. Но эти усилия будут бесплодными, если среди специалистов не будет философов и методологов. В нормальной стране должна быть своя философия, должны работать философы. И к ним необходимо прислушиваться.
Беларуси, находящейся между жизнью и смертью, нужна беларусская философия.
О ней – о беларусской философии – я попробую порассуждать.
Зачем философы народному хозяйству?
В годы перестройки все зачитывались новой литературой, прорвавшейся к читающей публике благодаря гласности. Одна из новых книг называлась «Факультет ненужных вещей» – так Домбровский назвал юридический факультет. Ненужными вещами для большевиков были права и рассуждения о них, поскольку они руководствовались революционным правосознанием и классовым чутьем. И милиция, и прокуратура легко обходились без этих вещей. Иное дело философские факультеты. Там ковались идеологические кадры. Большевики отнюдь не считали философию ненужной вещью. Наоборот, ей уделялось особое внимание, она была предметом особой заботы партии. Еще бы! Ведь нужно было в стране за железным занавесом, опутанной колючей проволокой, объяснить людям, что только здесь «так вольно дышит человек». Трезво мыслящие люди хорошо понимали назначение советской философии и игнорировали ее. Им было понятно, что философы – дармоеды и обманщики, никакой пользы от философствования никто не ожидал.
Экзамены в ВУЗах сдавали, но читать это и интересоваться этим никто в здравом уме и трезвой памяти не хотел.
Перестройка кончилась, наступила эпоха прагматиков. Люди стали «делать деньги», и оказалось, что в экономических отношениях право – вещь очень нужная. Юридические факультеты стали пользоваться большой популярностью. А «факультетом ненужных вещей» стал философский. Научные коммунисты переквалифицировались в политологов, историки КПСС продолжали заниматься тем же, что и раньше, только называться стали просто историками. О существовании философов просто забыли. И это очень странно, потому что именно теперь появилась философская литература, которая была недоступна советскому читателю. Полки книжных магазинов заполнены книгами авторов, о которых в советские времена не слышали даже профессиональные философы, и, странное дело, их покупают. Если философские книги покупают, значит, это кому-то нужно. Зачем? Зачем вообще пишут и читают философские книги? Что делают философы в этом мире? За что они получают зарплату?
У советских людей существовал миф, что при капитализме деньги на ветер не бросают, что там зря зарплату не платят.
Когда советские люди сами стали учиться капитализму, они тоже стали считать деньги, поэтому философам перестали платить. И правильно: а за что? Но можно поинтересоваться, за что платят деньги философам на «диком Западе». Философов там всегда было больше, чем в СССР, и уж куда больше, чем осталось в новых независимых странах. Почему там общество содержит этих «дармоедов», оплачивает многочисленные «факультеты ненужных вещей»? Неужели их прагматизм – это только советский миф? Нет, просто философы пишут книги, читают лекции, выступают перед публикой – все это пользуется спросом, за это им и платят деньги.
Спрос – предложение, обычные рыночные отношения. Но все знают, что спросом пользуется то, что удовлетворяет чьи-то потребности. Чьи же потребности удовлетворяет философия и в чем эти потребности состоят?
Советская идеология представляла человека в самом примитивном виде. Потребности у советских людей строго делились на две группы: материальные и духовные. Материальные сводились к тому, чтобы есть и пить, но не обжираться, жить в тепле и уюте, но без излишков жилплощади.
Материальные потребности высчитывались Госпланом, чтобы каждому по прожиточному минимуму, чтобы мог работать и выполнять план, но не роскошествовать. Роскошь и стремление к материальным благам сверх нормы выживания сурово осуждались идеологией. Казарменный уровень потребностей был идеалом советского человека, и эта сторона советской идеологии была всем очевидна. А вот духовные потребности могли удовлетворяться беспредельно – такова советская иллюзия. Но на самом деле то, что называлось духовными потребностями, было точно так же нормировано, как и материальные потребности. Хлеба и зрелищ старались выдавать столько, сколько решала партия. И духовные потребности сводились к зрелищам.
Духовные искания разрешались в области литературы и искусства, но не в религии и философии. Вместо действительно удовлетворения духовных потребностей предлагалась идеологическая жвачка из пересказов вульгарной философии XVIII–XIX веков. А человеку нужно понимать, в каком мире он живет, что происходит вокруг, как живут другие люди.
Ответы на такие вопросы дают наука, религия, различные сумасшедшие эзотерические учения и экзотические культы. Причем ответов много, разных и противоречивых. Если эти ответы нормированы, как в СССР, – есть только одно единственно правильное учение, только одна наука, а все религии есть ложь и «опиум для народа», – то нет нужды в критике, в том, чтобы ориентироваться в этом обилии ответов. Зачем человеку компас и знание географии, если он всю жизнь бредет по одной дороге, по однажды проложенной колее, с которой невозможно свернуть и заблудиться? Зачем человеку разбираться в различных учениях, если есть только одно правильное?
Философия не дает правильных ответов, она помогает выбирать из множества ответов те, которые необходимы человеку. Философия – это просто критическое отношение к любым утверждениям, к любым истинам. Философия – это вдумчивость во всем, в отличие от вмененности.
Каждый человек имеет мировоззрение, без этого нельзя жить. Многие меняют мировоззрение в течение жизни, особенно если их жизнь меняется.
Примитивному безграмотному дикарю уютно со своим мировоззрением, каким бы примитивным оно ни казалось цивилизованному человеку. Если в культуре нет философии, то это вовсе не означает, что в этой культуре нет ответов на традиционные философские вопросы. Ответы есть, но они догматичны и примитивны, они просты до очевидности. Мир выглядит просто, жизнь проста и понятна. Большинство советских людей после перестройки поменяли свое мировоззрение – они больше не материалисты, не диалектики и не коммунисты. Но поменяли они свое мировоззрение на иное, такое же примитивное и простое. Теперь все верят в разное, но верят так же безусловно и некритично, как когда-то многие верили в неизбежное торжество коммунизма. Эти люди избегали вдумчивости тогда, не вдумываются и теперь – истинно ли то, во что они верят, соответствует ли их мировоззрение тому миру, в котором они живут?
Конечно, люди видят, что мир не в порядке, что жизнь не обустроена и тяжела, что все происходит не так, как хотелось бы.
Но они находят в своем мировоззрении объяснения этим неурядицам. Виноваты враги. Враги кругом. Чужие хотят им зла и все делают для этого. С врагами нужно бороться или держаться от них подальше, оберегать свой мирок от вмешательства злых чудаков. Когда такие люди слышат критику своего мировоззрения, они воспринимают это как агрессию. Всякое сомнение в правильности их убеждений выдает врага.
Общество с одной идеологией и одним «единственно верным» мировоззрением отличается от общества, где много идеологий и плюрализм мировоззрений. Но если это множество мировоззрений и идеологий не обсуждается, не критикуется, если все они догматичны, то отличия, в общем, не существенны. СССР распался на несколько суверенных государств, некоторые их них полностью воспроизводят то, что было раньше. Но и сами общества в этих новых странах распадаются на мелкие сообщества, которые избегают контактов и пересечений друг с другом. СССР умер как единое целое, началась самостоятельная жизнь суверенных наций.
Сейчас умирают Беларусь, Украина и Россия как целые нации, распадаясь на отдельные замкнутые сообщества, не знающие и не желающие знать о существовании друг друга. Националисты не вступают в контакт с интернационалистами, либералы с коммунистами, католики с православными, беларускамоўныя с русскоязычными.
Вот Подгол[5] утверждает, что 80% беларусов абсолютно убеждены в правоте своей точки зрения. Зачем абсолютно убежденному человеку сомневаться? Ведь он убежден, а убеждения от сомнений разрушаются.
Зачем нужна философия?
В мультике про кота Матроскина мама спрашивает: «Какая от кота польза?» Папа отвечает вопросом на вопрос: «А от этой картины какая польза?» Мама объясняет, что от картины на стене очень большая польза – она дырку на обоях закрывает. Кажется, в последние советские десятилетия философия выполняла именно такую функцию в СССР: она закрывала собой разные прорехи и дыры.
Габриель Гарсия Маркес посетил Москву в 1957 году, во время Всемирного фестиваля молодежи, когда впервые был немного приподнят «железный занавес».
Он вспоминает убогость советской жизни, когда при всеобщем радушии и интересе к иностранцам только немногим москвичам разрешалось пригласить иностранцев к себе домой. «Они думали, что они живут хорошо, – замечает колумбийский писатель, – а жили они плохо». Советские люди всегда жили плохо, а нужно было, чтобы они думали, что живут хорошо. Для этого на полную катушку была запущена пропагандистская машина, составной частью которой была советская философия.
Использование философии в этом качестве полностью искажает смысл ее существования. Философия – это искусство ставить и задавать вопросы, а в рамках пропаганды она давала ответы, которые считались единственно правильными. «Учение Маркса всесильно, потому что оно верно» – эти слова Ленина часто можно было видеть на красных транспарантах во многих научных и учебных заведениях советских времен.
Но философия – это сомнение и вопрошание, а не убежденность и отвечание. Если философия и дает ответы на какие-то вопросы, то только для того, чтобы тут же подвергнуть их жесточайшей критике и посмотреть: выдерживают ли они эту критику, выстоят ли перед напором радикального сомнения? Философия – это искусство критики, мастерство скепсиса, техника проверки очевидных истин.
Вот пример радикального сомнения. Давид Юм, прожив много десятилетий, каждый день наблюдал восход и закат солнца и все же не мог быть уверен, что на следующий день это явление повторится. Этот крайний случай – полная противоположность догматическим убеждениям советских людей. На их глазах разрушалась страна, рушилась государственная система империи – а они были убеждены, что она незыблема и будет существовать вечно. Даже когда СССР развалился и возникла независимая Беларусь, в которой все временное и переходное, очень многие думают, что установившийся режим неизменен, что это на века. Тоталитарному государству нужна именно такая убежденность. Гитлер строил в Германии тысячелетний Рейх, а просуществовал он только 12 лет.
Таковы два крайних представителя человека разумного: философ, который во всем сомневается, и носитель тоталитарного сознания, который абсолютно убежден в незыблемости и реальности всего. С философами не построишь ни коммунизма, ни тысячелетнего Рейха – для этого нужны другие люди, не знающие философии.
Если философия – это вопрошание, то строители коммунизма и любой его тоталитарной разновидности не должны спрашивать. Если философия – это искусство критики, то носители тоталитарного сознания должны быть лишены способности к критике. Если философия – это мастерство скепсиса и сомнения, то подданные империи должны быть полной противоположностью скептикам – они должны быть догматиками.
Критика, сомнение, умение ставить и задавать вопросы – это способности ума, это функции мышления. Если необходимый тоталитарному государству человек должен быть лишен этих способностей и умений, то он не способен и к полноценному мышлению. Он может быть наделен природным умом, смекалкой и сообразительностью, но это еще не мышление. Он не мыслит, так же как не мыслит компьютер, хотя и компьютер и тоталитарный человек способны решать некоторые интеллектуальные задачи. Но именно некоторые, а не любые, не все, доступные человеческому мышлению.
Даже зрителям-детям понятен юмор Успенского в мультике про кота Матроскина, маму и картину.
Картины нужны для красоты и удовлетворения эстетических потребностей, а вовсе не для того, чтобы закрывать дырки на обоях.
Картины рисуют художники, а не все люди. Однако во всех школах детей учат рисованию. Зачем учить всех детей рисованию, если они не станут художниками? А именно для того, чтобы они понимали изобразительное искусство, чтобы у них формировались эстетические потребности. Смешна мама дяди Федора, поскольку она лишена эстетического чувства. Для этого же учат музыке и пению, даже тех, у кого нет музыкального слуха и способностей, – для полноценной жизни в мире культуры и людей. Чтобы наслаждаться серьезной симфонической музыкой, нужно учиться. Без учения такая музыка только раздражает или безразлична.
То же самое и с мышлением. Чтобы мыслить самому, чтобы следить за ходом чужой мысли, нужно учиться этому. Учиться критике, сомнению, умению ставить и задавать вопросы. А вот внимать ответам, подчиняться приказам, выслушивать советы и рекомендации можно и не учась.
Как никто не учится слушать попсовую музыку, которая проста и физиологична, адресована непосредственно природным способностям.
Уходя от аналогий, я могу сформулировать жесткий тезис: если в стране нет философии, то граждане этой страны не могут полноценно мыслить. Граждане такой страны способны только к решению некоторых интеллектуальных задач и не способны к решению многих других. Граждане СССР были одинаково не способны ни к строительству коммунизма, ни к рыночным реформам. Они не были способны ни сохранить империю, ни реформировать ее. То же самое можно сказать про граждан Беларуси, носителей советского тоталитарного сознания. Задачи, которые стоят сегодня перед нашей страной, недоступны для решения этими гражданами. Это очень обидное утверждение, даже оскорбительное. Но это приходится утверждать.
К счастью, граждане Беларуси неодинаковы, они никогда не были одинаковыми, как ни старалась идеологическая машина и «компетентные» органы. Беларусь населяют разные люди. Но в нашем контексте важны пока только две категории: те, кто немножко знаком с философией, учился в свое время критике, сомнению и вопрошанию, у кого есть эти способности – и все остальные.
Высказав один обидный и оскорбительный тезис, я вынужден развить его дальше. Никакого значения не имеют в нашем контексте иные качества и способности: музыкальные таланты, искусство вышивания крестом, глубокое знание математики, техники и даже экономики и политологии. Даже грамотные экономисты, политики, хозяйственники и прочие, если они не способны к критическому мышлению, скепсису и вопрошанию, являются носителями тоталитарного сознания.
[1] Александр Зимовский – журналист, ведущий информационно-аналитических программ на беларусском телевидении, с 2008 по 2011 год – председатель Белтелерадиокомпании. (Прим. ред.)
[2] СМД-методология – системо-мыследеятельностная методология, подход, разрабатывавшийся в рамках московского методологического кружка, развитие которого осуществляется В.Мацкевичем в Беларуси в рамках программы культурной политики. (Прим. ред.)
[3] ARCHE – беларусский независимый литературно-художественный и общественно-политический журнал, выходит с 1998 года.
(Прим. ред.)
[4] Образовательная передача для взрослых об основных понятиях рыночной экономики «Это мы не проходили». Передача выходила в течение полутора лет, начиная с конца 1995 г. до середины 1997 года. (Прим. ред.)
[5] Владимир Подгол – кандидат психологических наук, аналитик, автор работы «Менталитет современного населения Беларуси: структура и трансформация». (Прим. ред.)
Публикуется по: Мацкевич В.В. Не думайте о рыжем и слепом утконосе: сборник статей / В.В.Мацкевич; редкол.: Т.Водолажская (гл.ред.) [и др.]. — Минск, И.П.Логвинов, 2011. — стр.14-40
Что может сделать для вас философия?
Философия — это классическая гуманитарная специальность, которая известна своей сложностью и увлекательностью. Хорошо изучать то, что любишь, так как это ведет к более счастливой жизни. Оказывается, философия полезна как для карьеры, так и для ума и счастья. Студенты заканчивают обучение с широким спектром знаний и навыков, применимых в любой профессии, что делает философию одной из самых гибких программ бакалавриата.
Финансово
Карьера для философов?
Поскольку университеты все чаще рассматриваются как профессионально-технические училища, естественным вопросом для специалиста по философии является: «Какую работу я могу получить с этой степенью?» Хорошие новости! Философия открывает двери для многих интересных и прибыльных профессий за пределами академических кругов, таких как исследования ИИ и международные отношения.
- HuffPost: неожиданный способ, которым ведущие философы меняют мир бизнеса
- Американская философская ассоциация: неакадемическая карьера
Делают ли философы деньги?
Философы являются самыми высокооплачиваемыми из всех специальностей гуманитарных наук, их средний доход в середине карьеры составляет 84 000 долларов США в год. Это выше, чем бухгалтерский учет и бизнес!
- Yahoo Finance: неожиданный способ, которым основные направления философии меняют мир бизнеса
- Wall Street Journal: Повышение зарплаты майором
Возможность трудоустройства: изучите философию
Философия учит вас ясному, аналитическому и логическому мышлению, способностям, которые можно применить в любой сфере деятельности.
Эти навыки очень универсальны и желательны. На рынке с высокой текучестью кадров необходимы навыки, применимые к широкому кругу профессий.
- Салон: Быть трудоустроенным, изучать философию
- Forbes: смена работы — «новая норма» для миллениалов: три способа предотвратить кадровый кошмар
The Power of the Liberal Arts Major
Если вы получаете степень в области гуманитарных наук, вы на самом деле более востребованы, чем те, кто получает степень в области финансов и бухгалтерского учета.
- Деловой журнал Upstart: Revenge of the Liberal Arts Major
Увеличение числа выпускников факультетов философии
Данные Агентства статистики высшего образования показывают, что выпускники факультетов философии пользуются растущим спросом у работодателей.
- The Guardian: Я думаю, поэтому зарабатываю
Почему некоторые MBA читают философию
Такие курсы, как «Почему капитализм?» побуждать студентов размышлять о бизнесе в более широком контексте и реагировать на распространенную жалобу работодателей, которые говорят, что недавние выпускники обучены решать отдельные проблемы, но не видят общей картины.
- Wall Street Journal: Почему некоторые MBA читают Платона
Изучение философии приносит прибыль, несмотря на экономику
В эпоху, когда хроническая безработица, кажется, требует сложных навыков, некоторые студенты обращаются к древнему изучению, которое, по их словам, готовит их не к работе, а к множеству работ, которые они ожидают получить. удерживать при жизни.
- Philly.com: Изучение философии приносит прибыль, несмотря на экономию
Большие вопросы
Вы, несомненно, ставили под сомнение существование Бога, природу реальности, основу морали и то, что делает что-то прекрасным. В философии вы можете попытаться ответить на эти вопросы с помощью творческого мышления и логического анализа.
Вот некоторые известные вопросы со ссылками на философов, пытающихся на них ответить:
- Экзистенциальный облом: Есть ли смысл в жизни и вселенной, которые заканчиваются?
- Ближе к истине: споры о Боге – существует ли Бог?
- Ближе к истине: что такое и есть ли у нас свобода воли?
- TedTalks: почему и как возникает эффективный альтруизм: каковы наши моральные обязательства перед бедными или несчастными?
- См.
также замечательную работу Бертрана Рассела «Ценность философии».
также замечательную работу Бертрана Рассела «Ценность философии».Стандартизированные тесты
Высокие баллы
Думаете, вам захочется продолжить обучение в области права, медицины, бизнеса или гуманитарных наук? Тогда философия – одна из лучших степеней для вас!
Философия и GRE
Думаете об аспирантуре? Сложите три раздела: Предметы философии имеют самый высокий балл на GRE.
- Общий балл GRE
- Physics Central о лучших результатах GRE от Major
Философия и GMAT
Как насчет бизнес-школы? Специалисты по философии превосходят специалистов по экономике, статистике, финансам, бухгалтерскому учету и бизнесу.
- Результаты GMAT по специальностям бакалавриата
Философия и LSAT
Нужен этот JD? Философия лучше, чем политология, юриспруденция и все, что начинается со слова «бизнес».
- Результаты LSAT по специальностям
Философия и медицинская школа
Философия имеет самый высокий уровень приема в медицинскую школу.
- Большое беспокойство: если вы думаете, что биохимия — это ваш билет в медицинскую школу, подумайте еще раз
Вернуться на главную страницу философии
|
|
Это просто неправда.
И это не просто немного (проверьте сами статью в The Atlantic)
Вот лишь некоторые
из интересных профессий, которыми занимаются специалисты по философии:
